Авиакатастрофа под Зуей (21 мая 1990 года). Как это было
Самолёт с бортовым номером 46 пилотировали командир майор Юрий Захаревич, штурман капитан Владимир Шадрин, штурман-инструктор подполковник Анатолий Бурьянов и помощник командира лейтенант Сергей Косарев. Через семь минут после взлёта в районе посёлка Зуя произошёл отказ в работе правого двигателя и загорелось табло о пожаре в нём.
Командир корабля: Разворот влево. Пожар правого двигателя!
Руководитель полётов: Выключить двигатель!
К.: Выключил, плохо управляется.
Р.: Возвращайтесь на точку!
К.: Возвращаюсь.
Р.: Управление доложите!
К.: Управление отказало!
Штурман: Высота 3500, командир!
К.: Приготовиться к катапультированию экипажа!
Р.: Катапультироваться!
Обрыв записи.
Этот диалог между экипажем дальнего ракетоносца «Ту-22М3» и руководством полётами на аэродроме в Октябрьском произошёл за полчаса до полуночи 21 мая 1990 года. Выключив двигатель, командир принял меры к возвращению на аэродром, но управление самолётом резко ухудшилось. В сложной обстановке Захаревич принял решение катапультироваться, привёл в действие систему катапульт экипажа, затем катапультировался сам. Увы, при срабатывании парашют штурмана-навигатора получил повреждение, в результате чего погиб Владимир Григорьевич Шадрин, труп которого нашли только утром. Через две секунды после катапультирования почти стотонный ракетоносец взорвался в воздухе, осветив всё окрестности яркой вспышкой. Горящие обломки его упали на окраину Зуи.
Но на этом трагедия не закончилась. Многие жители посёлка видели и слышали взрыв, бросились к месту падения остатков машины. И тут вновь взрыв — рванул кислородный баллон. Его осколками убило зуйчанина Синицкого, ранения получили трое школьников и ещё один мужчина. Как не пострадали ещё любопытствующие — чудо!
Однако местные жители, позже осознав, что лётчики до последнего тянули самолёт от посёлка, поставили на месте крушения памятный знак, много помогли семье погибшего, ведь на руках жены Шадрина остались дочь и сын. И сейчас, проезжая по трассе мимо Зуи, все замечают странную стелу с чёрным крылом наверху. А те, кто останавливается и подходит ближе, читают проникновенные слова о той майской трагедии двадцатилетней давности и всматриваются в маленькую фотографию штурмана Шадрина.
А мы в гостях у чуть погрузневшего и поседевшего Юрия Ивановича Захаревича. Глаза его выдают душу — душу вечного пилота. И как-то даже неудобно говорить о героизме с настоящим героем — разговор всё вертится вокруг обыденных тем да ещё воспоминаний детства.
Родившись в Красноярском крае, Юрий Захаревич всегда имел самые близкие примеры «мужской работы». Дед, Григорий Григорьевич, участвовал в гражданской войне, отец прошёл всю Отечественную в пехоте, участвовал в освобождении Крыма, причём и зимой сорок второго, и весной сорок четвёртого. «Он часто вспоминал, как остался жив после трагедии эсминца „Безупречный“, потопленного немецкой авиацией при переходе в Севастополь, — рассказывает Юрий Иванович. — Говорят, там осталось всего человек сорок спасшихся, среди которых и младший лейтенант Захаревич, чудом подобранный нашими катерниками и отогретый в тёплом машинном масле!».
Выжил Иван Григорьевич и после других ранений, к концу войны имел ордена Красной Звезды, Отечественной войны, медаль «За отвагу». Через много лет такую же Красную Звезду получит и его сын, лётчик морской авиации.
Но до 1990-го было ещё далеко. И ведь могло ничего и не быть, поступи Юрий в гражданский институт или хотя бы туда, куда направлял военкомат: в местное авиационное военно-техническое училище. Но есть ещё один ключевой в жизни Юрия человек — старший брат Александр. Он к этому времени уже постигал премудрости полётов в Оренбургском военном училище лётчиков. И сумел разжечь страсть к небу у младшего брата. Преодолев массу условностей, пройдя тщательнейшую медкомиссию и экзамены, Юрий поступает на первый курс училища в Оренбурге. Становится курсантом, а со второго курса начал летать на учебно-тренировочном «Л-29». «Помню, взлетаю первый раз самостоятельно, а в торце взлётной полосы мужик сено косит. Я вот лечу, душа поёт, а он — вжиг-вжиг, даже не смотрит. Вот и запомнилось!» — улыбается Захаревич.
В 1974-м закончил училище, во время учёбы летал на хорошем, но устаревшем самолёте «Ил-28». На распределении замешкался и вместо желанного Северного флота попал в Севастополь.
— Ну и лётчик морской авиации, даже моря никогда не видел! — смеётся Юрий Иванович. — В Севастополь приехал ночью, остановился в гостинице. А утром вышел — вода кругом, бухты, горы. Спустился к морю, зачерпнул горсть воды, попробовал — солёная. Значит, на месте! Затем штаб авиации флота — и поехал в степь, в Гвардейское, в дивизию.
Шесть лет прослужил на известном Сарабузском аэродроме, переучившись на морской ракетоносец «Ту-16». Старший лейтенант стал командиром корабля — командование заметило уровень подготовки и настойчивость в лётном деле. И когда предложили осваивать новую технику, чуть поколебавшись, поехал переучиваться. В Николаеве был в первом выпуске лётного состава, который готовили на «дальник» «Ту-22М3». И после успешной учёбы и упорных полётов — снова в Крым, но на соседний аэродром — в Октябрьское. Тамошний полк как раз переходил на новую технику. Попал во вторую эскадрилью, 2-й отряд. Кстати, его со временем и возглавил, да и уволился тоже из него — после развала всей советской морской авиации в середине девяностых. А ведь был «убийцей авианосцев»! Именно так в те времена окрестили новый ракетоносец, в задачу которого входила прежде всего борьба с авианосными соединениями. Для этого на нём было всё необходимое: комплекс ракетного вооружения, дальняя связь и навигация и, конечно, высококлассные пилоты и штурманы. И беспокойства было много: когда американцы на своих плавучих аэропортах заходили в Средиземное море и проходили некую границу реагирования, экипажи самолётов на крымских аэродромах тотчас заступали на боевое дежурство. На всякий случай.
— Но больше всего я любил полёты строем, нравилось летать над морем на предельно малых высотах, — вспоминает Захаревич. — Облёты самолётов после ремонтных и регламентных работ были интересны, а однажды даже участвовал во внезапной проверке наших средств ПВО, «утюжа» без предупреждения ракетные позиции и станции противовоздушной обороны, — тот ещё адреналин!
А ещё опытный лётчик постоянно прорабатывал — на тренажёрах и просто на себе — те особые случаи в полёте, в которых надо принимать решения самому и действовать. И не однажды такая внутренняя тренировка была спасением. Уже после зуйской катастрофы на самолёте Захаревича бывали нештатные ситуации: то шасси полностью не выпустилось, то один из двигателей отказал. «Бороться надо до конца, и самое главное — спасти экипаж», — считает лётчик, с честью вышедший из этих ситуаций.
Так случилось и в майскую ночь двадцать лет назад. О героизме как-то не говорилось. После катастрофы так же таскали по комиссиям да госпиталям. Конечно, спас экипаж, а трагическая случайность гибели Шадрина всем бросалась в глаза. Разбил машину — это вменяли в вину. Пока сами специалисты с моторостроительного завода, осмотрев взорвавшийся двигатель «тушки», не признали: разрушился специальный дефлектор турбины, имевший непозволительную толщину ещё с момента изготовления. От лётчика потихоньку отстали, а заводчанам «срезали» премиальные и ещё некоторые привилегии. Удивил Захаревич командующего ВВС Черноморского флота, когда единственной просьбой было остаться летать в своём полку, в своей эскадрилье, в своём отряде. Всегда понимала Юрия Ивановича жена Елена, гордятся оба сына, сейчас тоже военные. Кстати, именно в тот тревожный день после катастрофы младший сын сделал первые самостоятельные шаги.
Командир корабля: Разворот влево. Пожар правого двигателя!
Руководитель полётов: Выключить двигатель!
К.: Выключил, плохо управляется.
Р.: Возвращайтесь на точку!
К.: Возвращаюсь.
Р.: Управление доложите!
К.: Управление отказало!
Штурман: Высота 3500, командир!
К.: Приготовиться к катапультированию экипажа!
Р.: Катапультироваться!
Обрыв записи.
Этот диалог между экипажем дальнего ракетоносца «Ту-22М3» и руководством полётами на аэродроме в Октябрьском произошёл за полчаса до полуночи 21 мая 1990 года. Выключив двигатель, командир принял меры к возвращению на аэродром, но управление самолётом резко ухудшилось. В сложной обстановке Захаревич принял решение катапультироваться, привёл в действие систему катапульт экипажа, затем катапультировался сам. Увы, при срабатывании парашют штурмана-навигатора получил повреждение, в результате чего погиб Владимир Григорьевич Шадрин, труп которого нашли только утром. Через две секунды после катапультирования почти стотонный ракетоносец взорвался в воздухе, осветив всё окрестности яркой вспышкой. Горящие обломки его упали на окраину Зуи.
Но на этом трагедия не закончилась. Многие жители посёлка видели и слышали взрыв, бросились к месту падения остатков машины. И тут вновь взрыв — рванул кислородный баллон. Его осколками убило зуйчанина Синицкого, ранения получили трое школьников и ещё один мужчина. Как не пострадали ещё любопытствующие — чудо!
Однако местные жители, позже осознав, что лётчики до последнего тянули самолёт от посёлка, поставили на месте крушения памятный знак, много помогли семье погибшего, ведь на руках жены Шадрина остались дочь и сын. И сейчас, проезжая по трассе мимо Зуи, все замечают странную стелу с чёрным крылом наверху. А те, кто останавливается и подходит ближе, читают проникновенные слова о той майской трагедии двадцатилетней давности и всматриваются в маленькую фотографию штурмана Шадрина.
А мы в гостях у чуть погрузневшего и поседевшего Юрия Ивановича Захаревича. Глаза его выдают душу — душу вечного пилота. И как-то даже неудобно говорить о героизме с настоящим героем — разговор всё вертится вокруг обыденных тем да ещё воспоминаний детства.
Родившись в Красноярском крае, Юрий Захаревич всегда имел самые близкие примеры «мужской работы». Дед, Григорий Григорьевич, участвовал в гражданской войне, отец прошёл всю Отечественную в пехоте, участвовал в освобождении Крыма, причём и зимой сорок второго, и весной сорок четвёртого. «Он часто вспоминал, как остался жив после трагедии эсминца „Безупречный“, потопленного немецкой авиацией при переходе в Севастополь, — рассказывает Юрий Иванович. — Говорят, там осталось всего человек сорок спасшихся, среди которых и младший лейтенант Захаревич, чудом подобранный нашими катерниками и отогретый в тёплом машинном масле!».
Выжил Иван Григорьевич и после других ранений, к концу войны имел ордена Красной Звезды, Отечественной войны, медаль «За отвагу». Через много лет такую же Красную Звезду получит и его сын, лётчик морской авиации.
Но до 1990-го было ещё далеко. И ведь могло ничего и не быть, поступи Юрий в гражданский институт или хотя бы туда, куда направлял военкомат: в местное авиационное военно-техническое училище. Но есть ещё один ключевой в жизни Юрия человек — старший брат Александр. Он к этому времени уже постигал премудрости полётов в Оренбургском военном училище лётчиков. И сумел разжечь страсть к небу у младшего брата. Преодолев массу условностей, пройдя тщательнейшую медкомиссию и экзамены, Юрий поступает на первый курс училища в Оренбурге. Становится курсантом, а со второго курса начал летать на учебно-тренировочном «Л-29». «Помню, взлетаю первый раз самостоятельно, а в торце взлётной полосы мужик сено косит. Я вот лечу, душа поёт, а он — вжиг-вжиг, даже не смотрит. Вот и запомнилось!» — улыбается Захаревич.
В 1974-м закончил училище, во время учёбы летал на хорошем, но устаревшем самолёте «Ил-28». На распределении замешкался и вместо желанного Северного флота попал в Севастополь.
— Ну и лётчик морской авиации, даже моря никогда не видел! — смеётся Юрий Иванович. — В Севастополь приехал ночью, остановился в гостинице. А утром вышел — вода кругом, бухты, горы. Спустился к морю, зачерпнул горсть воды, попробовал — солёная. Значит, на месте! Затем штаб авиации флота — и поехал в степь, в Гвардейское, в дивизию.
Шесть лет прослужил на известном Сарабузском аэродроме, переучившись на морской ракетоносец «Ту-16». Старший лейтенант стал командиром корабля — командование заметило уровень подготовки и настойчивость в лётном деле. И когда предложили осваивать новую технику, чуть поколебавшись, поехал переучиваться. В Николаеве был в первом выпуске лётного состава, который готовили на «дальник» «Ту-22М3». И после успешной учёбы и упорных полётов — снова в Крым, но на соседний аэродром — в Октябрьское. Тамошний полк как раз переходил на новую технику. Попал во вторую эскадрилью, 2-й отряд. Кстати, его со временем и возглавил, да и уволился тоже из него — после развала всей советской морской авиации в середине девяностых. А ведь был «убийцей авианосцев»! Именно так в те времена окрестили новый ракетоносец, в задачу которого входила прежде всего борьба с авианосными соединениями. Для этого на нём было всё необходимое: комплекс ракетного вооружения, дальняя связь и навигация и, конечно, высококлассные пилоты и штурманы. И беспокойства было много: когда американцы на своих плавучих аэропортах заходили в Средиземное море и проходили некую границу реагирования, экипажи самолётов на крымских аэродромах тотчас заступали на боевое дежурство. На всякий случай.
— Но больше всего я любил полёты строем, нравилось летать над морем на предельно малых высотах, — вспоминает Захаревич. — Облёты самолётов после ремонтных и регламентных работ были интересны, а однажды даже участвовал во внезапной проверке наших средств ПВО, «утюжа» без предупреждения ракетные позиции и станции противовоздушной обороны, — тот ещё адреналин!
А ещё опытный лётчик постоянно прорабатывал — на тренажёрах и просто на себе — те особые случаи в полёте, в которых надо принимать решения самому и действовать. И не однажды такая внутренняя тренировка была спасением. Уже после зуйской катастрофы на самолёте Захаревича бывали нештатные ситуации: то шасси полностью не выпустилось, то один из двигателей отказал. «Бороться надо до конца, и самое главное — спасти экипаж», — считает лётчик, с честью вышедший из этих ситуаций. Так случилось и в майскую ночь двадцать лет назад. О героизме как-то не говорилось. После катастрофы так же таскали по комиссиям да госпиталям. Конечно, спас экипаж, а трагическая случайность гибели Шадрина всем бросалась в глаза. Разбил машину — это вменяли в вину. Пока сами специалисты с моторостроительного завода, осмотрев взорвавшийся двигатель «тушки», не признали: разрушился специальный дефлектор турбины, имевший непозволительную толщину ещё с момента изготовления. От лётчика потихоньку отстали, а заводчанам «срезали» премиальные и ещё некоторые привилегии. Удивил Захаревич командующего ВВС Черноморского флота, когда единственной просьбой было остаться летать в своём полку, в своей эскадрилье, в своём отряде. Всегда понимала Юрия Ивановича жена Елена, гордятся оба сына, сейчас тоже военные. Кстати, именно в тот тревожный день после катастрофы младший сын сделал первые самостоятельные шаги.
— Конечно, за двадцать лет многое утряслось в памяти, — рассказывает Захаревич. — Но всплеск огня от катапульты правого лётчика, обжёгший лицо, затем сужение угла зрения из-за растущей перегрузки и наконец штатное срабатывание своего катапультного кресла запомнились навсегда. Хотя и доли секунд прошли, а такое впечатление, что минуты. Приземлился на чьём-то дворе: спереди — стенка какого-то сарая, сзади — колья бетонные, я между ними лежу, в груди болит, лицо жжет. Оказалось, попал в огород одной армянской семьи. Попросил пить. И мне принесли трёхлитровую банку компота. Я потом ездил к ним в гости, а сейчас они уехали в Армению насовсем. Хорошие люди!
Именно от них попал Захаревич в Зуйскую больницу, где уже были Бурьянов и Косарев. Все они после всего очень благодарили врачей и медсестёр, даже огромный самовар им подарили. Увы, штурмана Шадрина ночью не нашли, лишь в семь утра труп обнаружил зуйчанин Иван Макеев. Разборки, похороны, слёзы жён, награждение, митинг у памятника.
Так навсегда связались судьбы военных авиаторов и жителей Зуи. Конечно, катастрофа породила много версий и слухов, что ж, молва людская — стихия. Но видится ещё одно: ведь случай над Зуёй был очень похож на катастрофу, происшедшую в мае 1979-го с экипажем лётчика того же полка Виктора Кубракова над сёлами вдоль железной дороги на Симферополь. Тогда Кубраков тоже сам катапультировал экипаж, отвернул от села Янтарного почти неуправляемый самолёт, но сам не сумел катапультироваться. Похоронен он по просьбе жителей Янтарного на площади перед школой, которая носит имя самоотверженного лётчика. «Да, пример Вити Кубракова для меня и всех лётчиков был, конечно, — рассуждает Юрий Захаревич. — Именно образцом уровня ответственности и личного мужества». Но ещё и лётного мастерства, и технической грамотности, и гражданского долга, и ещё многого, на что способны пилоты советской морской авиации, добавим от себя. Ведь чёрное крыло авиакатастрофы двадцать лет назад сплотило всех, попавших под его тень.
